Лучше бы я почаще вспоминал свое прошлое. В нем все-таки попадаются изредка островки суши, на которых гибнущий в житейских волнах пловец мог бы передохнуть, обсушиться, набраться сил для дальнейшего плавания. Ведь никто не знает, сколько еще будет тебя носить по волнам жизни. Говорят, самое грязное море на Земле - Черное. И водообмен-то там слабый и Дунай всякую гадость несет, а в последние годы, когда югославы сошли с ума и весь мир им в этом активно помогает, гадости этой самой стало куда больше. Грязное море, грязное, да только Море Жизни еще грязнее и бесприютнее.

А впрочем, не так-то это просто - вспомнить. Поэт Кушнер так и говорит : "Трудно что-нибудь вспомнить, труднее всего - по желанью". Так что остается надеяться, что судьба сама подкинет воспоминание, ничуть не беспокоясь о том, насколько оно уместно в твоем контексте, и что тебе с ним делать дальше.

Я вот, например, много уже лет не вспоминал об Эльзе - не то, чтобы я вообще о ней забыл, но просто образ ее отодвинулся на самую периферию сознания, туда, куда по доброй воле никто никогда не заглядывает из-за отсутствия повода.

И вот этот самый повод материализовался для меня в виде стройной высокой молодой женщины. Она попросила меня показать ей особняк, в котором я работал. Домик наш являл собой недурной образец итальянского барокко середины 18-го века и был напаичкан антиквариатом, как современный компьютор микросхемами.

Я с удовольствием взял на себя роль гида. Рассказывая своей стройной спутнице всякие истории, я поразился внимательно-доброжелательному взгляду ее серых глаз и ощутимому акценту, оттенявшему ее правильную в остальных деталях речь. "Вы из Прибалтики?" - спросил я вдруг с тайной надеждой. "О, нет, нет, я уже восемь лет живу в Италии - там у меня дом и семья" - ответила она и протянув вдруг загорелую ладонь, назвалась -"Анна". "Андрей Петрович" -ответил я - "Мне очень приятно было с вами познакомиться."

Вот тут-то память моя и сделала сальто-мортале. Я вспомнил все, или почти все - тридцать лет все же срок значительный. Вспомнил и сердце заныло, затрепетало, застучало. Вот дурацкий орган, в самом деле!

...Когда я примчался на автовокзал у Обводного канала, автобус на Усть-Нарву уже стоял у перрона и посадка почти закончилось. Чертыхнувшись на себя самого за дурную привычку все решать в последний момент, я подбежал к кассе. На мое счастье, билеты еще были. Мне даже повезло - поглядев с минуту на ведомость, кассирша зачеркнула квадратик не в конце салона, а в самом его начале, держала, наверное, для кого- то из своих до последнего.

Так я и оказался в первом ряду кресел, да еще у окошка, да еще рядом с симпатичной стройной загорелой девушкой, одетой в коротенькие шортики и желтую маечку с тоненькими лямочками и большим вырезом. Девушка молча отвела в сторону сдвинутые колени, пропуская меня на мое место, придержав рукой небольшой томик с выдержанной в коричневых тонах картинкой на обложке. Я машинально прочел название. Это были "Темные аллеи" И. Бунина.

Я невольно посмотрел на свою спутницу. Темной и душной эротикой наполнена эта книга, темной и душной, но и юношески нестерпимо-звенящей, мучительной, разрывающей тело. Но и эта, юная и та, более зрелая - обе равно настойчиво, неукротимо, не терпящим возражение стоном говорят - любви нет, нет, ее не может быть, она умирает, едва родившись, она обречена и обречен всяк прикоснувшийся к ней.

Эта мысль, впрочем, мелькнула во мне и исчезла, да я и вовсе не уверен, что это тогдашняя моя мысль, что она не пришла ко мне сейчас, спустя тридцать с лишним лет.

Итак, я невольно посмотрел на свою спутницу. Как же, невольно! Держи карман шире! Совершенно осознанно посмотрел, с трудом скрывая естественное любопытство. Нет, много, я конечно, теперь не помню, но облик ее, милый и располагающий, я запомнил на всю жизнь. Ничего вроде особенного - серые, стального оттенка глаза, прямой нос, несколько припухшие губы, желтоватого оттенка прямые короткие волосы.

Но была она какая-то чистенькая, сухая, от ее загорелой кожи с чуть заметными белыми волосками пахло солнцем и морем. Груди, небольшие и крепкие очевидно, уютно располагались под майкой, оттопыривая сосками ее мягкую ткань. Короче, не девушка, а воплощенный отдых на взморье.

Тут, наверное, уместно будет сказать, что мне, много и активно передвигающемуся по свету в самых разных видах транспорта, как правило никогда не везет на попутчиков. Страшное такое невезение. На месте девушки вполне могла оказаться какая-нибудь толстая потеющая тетка, какой-нибудь алкаш или пенсионер в затертом пиджаке с орденскими планками. Так что наличие рядом с собой такого солнечного лучика я посчитал невиданным везением. Не то. чтобы у меня в голове зароились какие-то игривые мысли - вовсе нет. А просто стало хорошо и весело.

Она посмотрела на меня, улыбнулась и спросила : "Вы до конца?" "Почти" - ответил я и назвал остановку, где должен был выходить. Потом я предложил ей пересесть к окошку, она обрадовалась как ребенок и сказала, что стеснялась меня об этом попросить. Потом... Что же было потом? Ах, чертова память, если бы вспомнить, если бы...

Ведь эти три с половиной часа автобусного маршрута Ленинград-Усть-Нарва и были отпущенным нам временем, которое мы прожили полной, эмоционально насыщенной жизнью, не видимой со стороны, проведенной в разговорах только и в нежных, чуть заметных прикосновениях друг к другу.

Мы любили друг друга с первых минут до того момента, когда я, сойдя на тенистой улочке с автобуса, помахал ей рукой и все стоял и смотрел вслед, пока автобус не скрылся за поворотом. Любили, хотя не сказали об этом не слова, ни полслова. Конечно, вы можете сказать, что я это все выдумал. Нет, нет - вы ошибаетесь! Если и выдумал, то не один, а вместе с этой загорелой сероглазой блондинкой, на пару, так сказать.

Все началось, как только наш автобус вырулил на Петергофское шоссе и покатил мимо Стрельны вдоль сереющего вдали Финского залива. Я снова посмотрел на ее книжку и заговорил о Бунине, о муке, терзавшей писателя, муке, которую он выплеснул во мглу темных аллей любви, не испытав катарсиса и не облегчив, видимо душу. Она посмотрела на меня с радостью и удовлетворением и сказала, что чувствовала то же самое, просто не могла подобрать слов. Потом протянула мне узкую загорелую ухоженную ладошку и сказала: "Эльза". "Андрей" - пересохшим от волнения горлом выдавил я. Она улыбнулась, я улыбнулся ей в ответ и мы оба почему-то засмеялись.

Я не могу вспомнить сейчас, по прошествии стольких лет, о чем мы говорили. Помню только ощущение необыкновенной легкости и раскованности.

Я, кажется, говорил больше,чем она, потому что не столько запомнил ее слова, сколько обращенные на меня серые, внимательные глаза, в которых отражалась каждая моя реплика. Более внимательного и участливого слушателя я не встречал за всю свою долгую жизнь. Сколько же я ей всего рассказал!! Я, который с собой -то в то далекое время не всегда бывал откровенен. Все свое самое сокровенное, самое непростое, стыдное даже, я открывал этой девочке так, как никогда и никому.

И она принимала и понимала, жадно слушала, вникала, сжимала мою руку, гладила ее, успокаивала и шептала мне :"Ничего, Андрюша, ничего, я все понимаю.." И становилось мне от этого ее успокаивающего шопота хорошо и умиротворенно.

себе она, впрочем, рассказала совсем не много. Живет с маленьким сыном в эстонском поселке Хара-Лахт, мать ее эстонка, отец - русский. Отдыхала на юге с подружкой, потом навещала родню в Питере, сейчас едет к другой подружке в Усть-Нарву, благо сын гостит у бабушки и домой можно не торопиться. О муже она говорить не захотела, грустно как-то улыбнулась, и я понял, что распрашивать не стоит.

Зато я выложил ей все - и про то, как мы расстались с женой и как скучаю я по своему семилетнему сынишке, как бросил все дела в Питере и помчался в далекую Усть-Нарву, где он отдыхает с матерью - она врачом в пионерлагере, а Максим - с нею. И о том, какую странную жизнь веду, как мечусь от одного дела к другому и все не могу найти себя.

"Ничего, Андрюша, ничего!" - шептала Эльза, слегка прижимаясь к моему плечу - "Ничего, все у тебя будет хорошо, ты замечательный, добрый. Главное - что добрый. Никогда не становись злым, слышишь!"

Потом она немного задремала, положив голову мне на плечо. Я сидел рядом с ней, ощущал тонкий запах ее духов, млел от удовольствия. Мои ощущения можно было сравнить с тем нежным покоем, который окутывает человека после близости с любимой. Волна страсти отступила, отхлынула, оставив после себя облако умиления и щемящей сладости. Я тихонечко погладил ее по плечу. Она очнулась. "Ой, Андрюша, где это мы ?" - тихонько пропела она - "Я так хорошо уснула!"

Автобус, урча и покачиваясь, перезжал мост через реку Нарву в том самом месте, где много веков смотрят друг на друга стены Иван-города и Нарвы, ощерившись грозными башнями и бойницами. Здесь кончается серый и грязный Кингисеппский район и начинается чистенькая и ухлженая Эстония, родина моей дорогой Эльзы. Сколько бы я не ездил здесь, всегда поражался этому унизительному контрасту. Сейчас мне было не до этого: я думал только о том, что наше романтическое путешествие близится к своему концу. В душу мою начала заползать серой змеей тревога. Чуткая Эльза сжала мои пальцы и прошептала: "Интересно, кто-нибудь угостит меня мороженым?"

Автобус остановился, я тут же выскочил, купил ей стаканчик вкуснейшего эстонского мороженого, бутылку лимонада и небольшую свежую-пресвежую, только-что начавшую распускаться чайную розу. Все это я притащил автобус и торжественно вручил своей даме. "Ты мой рыцарь, Андрей!" - засмеялась Эльза и чмокнула меня в щоку. Автобус покатил к Усть-Нарве.

Теперь уже и моя прекрасная дама загрустила. Она сидела, уткнувшись носом в розу, смотрела не на меня, а в окно автобуса и только сжимала мою ладонь, все крепче и крепче. Наконец, когда до моей остановки остались считаннные минуты, я сказал ей тихонечко: "Эльза, а мы не сможем.." "Нет, нет, Андрюшенька, нет, миленький. нет..Так будет лучше, поверь мне. Если бы ты знал, как помог мне, если бы только знал. Я теперь сильная, спасибо тебе. И знаешь,поверь, ты не будешь долго грустить, я буду молиться об этом." И когда я уже вставал со своего места, обхватила меня за шею и поцеловала в губы долгим поцелуем, соленым от слез.

Я стоял и стоял, пока автобус не исчез из виду, и потом еще долго-долго, потом вздохнул и пошагал к пионерлагерю. Странно, но Эльза оказалась права - не боль от нежданной потери, но тихая-тихая радость наполнила меня и потом не отпускала до самого Ленинграда. К счастью, обратно меня подвезли на машине какие-то случайные знакомые. Я ехал обратно, закрыв глаза и улыбаясь время от времени. И долго я так вспоминал и улыбался - много лет. Потом улыбаться и вспоминать перестал. Но вот сегодня явление девушки Анны напомнило мне обо всем и так нестерпимо захотелось позвать: "Эльза, где же ты!! Так хочется поговорить с тобой, рассказать о себе, узнать о том, как сложилась твоя жизнь. Я не одинок, вокруг меня много близких людей. Есть с кем жить. Поговорить не с кем."