Вот лежит, голубеет рядышком, как спящий пузатый человек единственный действующий вулкан Европы - Везувий. Лава когда-то рассекла его пополам и теперь вершины - две. Что может наделать лава, мы увидели двумя часами позже - на раскопках Помпеи.

Сопровождал нас в путешествии по мертвому городу старик Пьетро, согбенный и хромой, опирающийся при ходьбе на толстую трость. В руках у него был полиэтиленовый пакет, откуда он время от времени доставал и передавал нашему русскоговорящему гиду картинки, планы, фотографии. Пьетро, как нам сказали, знаменитый археолог, во что можно было поверить, ибо выглядел он чуть-чуть моложе самих Помпей. Несмотря на свой баснословный возраст, он каждый день приходит сюда на работу и сопровождает туристов, следя, как бы они ничего не напортили. Говорит, что ежели заляжет у телевизора, то больше не встанет.

Вообще Помпеи производят странное, смешанное впечатление. С одной стороны картина Карла Брюллова "Гибель Помпеи" встает перед глазами, эдакая Хиросима вспоминается. Люди скрюченные, в асфиксии, погибшие смертью ужасной. А с другой стороны -возможность войти как бы в глубь их быта. Самую сущность увидеть.

Вот мостовая из тех еще плит, старых-престарых, а в эти плиты маленькие камушки кварцевые вставлены, чтобы лунный свет отражали, и путники бы в темноте с дороги не сбивались. Вот печи, в которых пекли хлеб, вот зерна, которые, несмотря на то, что они обгорели, ученым удалось прорастить!

Вот баня, а вот лупанарий - публичный дом, куда проститутки, коих звали волчицами, волчьим воем заманивали посетителей и с помощью фривольных фресок на стенах договаривались с чужеземцами о перечне услуг. Вот форум, вот - остатки храма, вот два огромных театра - большой и малый, причем малый - тоже довольно большой. Целая жизнь, многообразная и интересная.

Там то, в малом театре и случилось со мной некое происшествие. Экскурсовод наш, дама, приятная и увлеченная своим делом, встала на какую-то плиту, ударила в ладоши и удесятеренной силы звук полетел наверх, к последним рядам амфитеатра. Потом обратилась почему-то ко мне и предложила с этой же точки что-нибудь сказать. Я встал на ее место и неожиданно… запел. Полилась из меня "Санта Лючия", помимо моей воли.

Группа наша опешила, зааплодировала, и я полчаса выдавал весь свой наличный неаполитанский репертуар и на русском языке, и (стесняясь) на итальянском, которого, увы, не знаю. Почему-то по коже побежали мурашки: если бы я знал в свои 14-16 лет, где я буду петь эти песни!

Отпев положенное, и снискав молчаливое одобрение Пьетро, я покинул сей благословенный край и вместе со всеми поспешил к автобусу, ибо он нас вез в очередное для меня культовое место - ночевать наша группа должна была в Сорренто!

"Вернись в Сорренто, тебя я жду!" повторял я за сладкоголосым Михаилом Александровичем в свои четырнадцать в пионерском лагере в поселке Громово, что на Карельском перешейке, да так часто, что получил по голове означенной пластинкой на 72 оборота от одной из осатаневших слушательниц. Пластинку было жаль.

И вот теперь я в Сорренто. Что сказать! Описывать пейзажи не мое дело, но серпантин, по которому мы карабкались на нашем автобусе, синеющий внизу залив, темнеющий перед заходом солнца, домики Сорренто - маленького городка, сплошь занятого небольшими отелями и виллами, весьма впечатлили мое уже уставшее воображение. Здесь, в Сорренто родился поэт Торквато Тассо и похоронен любимый мой художник Сильвестр Щедрин. Увы, мы приехали сюда к ужину и много не увидели. Придется домысливать.

"Сиракузы" - так звали нашу трехзвездочную пристань. Там, уже после достаточно скудного ужина, за которым мне впервые удалось отведать знаменитую пасту, оказавшуюся при ближайшем рассмотрении коротенькими недоваренными макаронами, мне удалось пообщаться с местным населением - стоило мне поднять жалюзи и приоткрыть окно, как ко мне тут же сунулась кошачья морда. Кошак оказался рыжим и достаточно дружелюбным. Поняв, что угостить мне его нечем, он мурлыкнул по-итальянски, и не спеша удалился.

А во дворе напротив моего номера висели на ветках тяжелые лимоны и оранжевые апельсины (естественно, на соответствующих деревьях). Эти лимоны-апельсины сопровождали нас в течение всего пути по Южной Италии. Впрочем, на качестве нашего стола это никак не отражалось.

Следующий день должен был стать настоящим подарком: нам был обещан Капри, причем безо всяких экскурсий, так сказать, на самообслуживании. Благодаря этому обстоятельству именно этот благословенный остров, так любимый нашим лучшим пролетарским писателем, запомнился лучше многого другого.

Кстати, итальянцы и здесь верны себе - все четыре виллы, на которых жил Горький, украшены мемориальными досками. Хотя, что им до нашего Буревестника? А нам до него? Тут, кстати есть и стела, посвященная Ленину - вождь, искореняя ересь в своих рядах, дважды посетил остров.

Но какая кругом красота! Сели на катер, приплыли, нашли фуникулер, заплатили по 77 центов, поднялись наверх, к Пьяцетте. А там - средневековый городок с узенькими улицами. Пошел, куда глаза глядят, забрел на улочку, почти глухую, лег на аккуратную лавочку, глаза закрыл. Солнышко каприйское припекает, такая благодать! За стеной дома семья итальянская разговаривает между собой, ребенок плачет.

Спустился чуть ниже, нашел дорогу, ведущую в крохотный, редкой красоты парк, пятачок буквально. Там - смотровая площадка. Красотища! Вон из скалы кактус огромный растет, дерево целое, рядом, из скалы, прямо из камня опять же - огромный куст алое. Я его до этого, так же, как и кактус, в горшке только видел. Море внизу разноцветное - от зеленого до темно-бирюзового. Нагулявшись по городу - снова на фуникулер, и на местный пляжик - небольшой, весь из гальки. Ура, ура! "Хорошо после долгой зимы бросить тело в Тирренские воды"! Плохо ли! Три часа полного расслабона на пляже (умудрился даже сгореть), и снова на кораблик. А там - одни японцы, тихие и дисциплинированные. Я даже испугался, что сел не на тот кораблик и потеряю свою группу. Однако, обошлось, группа нашлась. А жаль: может быть, они меня в Японию бы увезли. Хотя вряд ли: японцы народ законопослушный, можно сказать, профессиональные туристы. Вспомнил пословицу: если ты потерялся в чужом городе и не знаешь, куда идти, найди японца и иди за ним - выведет, куда надо.

На пароходе сказка постепенно начала таять, и к автобусу растаяла совсем. К тому же знобило, - перегрелся на солнце. Но впереди, через четыре часа - Рим. Рим - мечта паломников, город, куда, как известно, ведут все дороги. Вот и нас привела, в конце концов.

Надо сказать, что в гостинице "Сиракузы" имелся прекрасный бассейн, но, увы, без воды. Купальный сезон в Италии начинается лишь в середине июня. И если где-то кто-то погружает тело в воду, можете смело подходить к нему и заговаривать по-русски. А дорога из Неаполя в Рим была очень интересной. Нас даже завезли в какой-то городок на винную дегустацию и предложили купить вина и оливкового масла. Доверчивые туристы, бойтесь - это туристский лохотрон. И то и другое можно купить в два раза дешевле в любом супермаркете. Берегите ваши денежки - здесь кругом поля дураков.

Конечно, листая страницы красочных путеводителей, понимаешь, как много ты не увидел, не разглядел. Не почувствовал из-за спешки и нехватки времени. В том же Неаполе, например, целая таинственная подземная страна оказывается, есть - катакомбы Сан Дженнаро и другие: ведь весь туф, из которого построен город, он брал у себя под ногами, и куча разных других достойных взгляда вещей.. В памяти же остались жара, морской порт, уличная суматоха и невероятная синь Неаполитанского залива. Ну, да ладно - на то и туристический галоп. И за то спасибо, что глазами за несколько часов кое-что ухватил.

Но чтобы так не почувствовать Вечный город, как его не почувствовал я за почти двухсуточное в нем пребывание! Вот обида! Перед глазами лишь развалины: поменьше, побольше, вовсе огромные: Колизей, термы Каракаллы, Форум Цезаря и прочие многочисленные форумы, остатки древних храмов - везде тот же вечный, плоский римский кирпич, которому ничего не делается за тысячелетия. Мрамор, правда, отовсюду слямзили, употребили в дело - жизнь то, как шла, так и идет. Но кирпич -целехонький.

Вокруг развалин кипит-шумит огромный город, полный всяких других чудес, барочных, преимущественно, но все это я уже где-то видел, в той же Вене, например. Современная же гражданская архитектура достаточно скромна и ничем не поражает. Метро грязноватое, станции, как и повсюду в Европе, ничем особенным не отличаются.

К тому же, постоянные, назойливые восклицания нашего гида - пятидесятилетней поджарой мадам с ногами от ушей, напоминающие о том, чтобы мы берегли наши карманы, не настраивали на элегический лад. "Берегите свои сокровища, берегите свои сокровища, держите карманы!" А может, мои сокровища совсем и не в карманах находятся.

В Риме у нас было две большие экскурсии - вечерняя и дневная. По сути нам показывали те же места при разном освещении. К фонтану Треви и Испанской площади мы приходили дважды, но подобные шумные тусовки я видел и в Париже и в Вене. Единственно, чего нет нигде - это такой замечательной воды. В Риме огромное количество фонтанов и из каждого смело можно пить, как, впрочем, и из водопроводного крана. Вода потрясающе вкусная и очень чистая. Понятно, что римляне любили свои бани больше всего на сете - с такой-то водой! Они, конечно, там больше развлекались, но и мылись за одно, намыливаясь глиной и счищая грязь скребком. Да, здесь вряд ли могла родиться чукчанская поговорка: "много моешься, скоро помрешь".

Из вечерней экскурсии трудно было что-либо понять, помню только, как меня разочаровала площадь перед собором Святого Петра, да и сам собор отчасти тоже - наш Казанский мне кажется куда совершеннее. Дело в том, что все при близком рассмотрении воспринимается как-то отдельно - само здание, купол, сделанный Микеланджело, и сам по себе прекрасный, колоннады Бернини чуть отделенные от основного здания. К тому же часть площади занимает огороженное пространство, заставленное довольно нелепыми серого цвета стульями, чтобы паства могла слушать папу, появляющегося время от времени в окошке второго этажа.

Днем площадь и собор лучше мне не показались, но поход в музеи Ватикан и осмотр Собора Св. Петра изнутри несколько смягчили мое разочарование, - я увидел то, что хотел и увиденное было прекрасным и величественным. На этом бы закончить и просто погулять по городу. Но неутомимая длинноногая наша провожатая, перегружая нас из автобуса в метро и обратно в автобус, не забывая периодически напоминать нам о сохранности наших сокровищ, тащила нас по тем развалинам, которые мы видели вечером.

Жара становилась все удушливее, на небе сгустились тучи, а она все бежала, бежала, бежала и мы, как стадо непоеных слонов, бежали следом. Наконец наша самая недисциплинированная часть отщепилась от стада, тут же скрывшегося за ближайшим поворотом, мы плюхнулись на скамейку. С удовольствием съели водянистое мороженое и медленно-медленно побрели по улицам Вечного города к гостинице, благо до нее было не очень далеко. Пытка экскурсией длилась в общей сложности 8 часов.

Предчувствуя окончательное поражение в этом раунде, я купил в галереях Ватикана видеокассету с фильмом о Риме и путеводитель Венеция-Флоренция -Неаполь- Рим- Ватикан, чтобы рассмотреть это все на досуге, согреваемом мыслью, что мои ноги все же там ходили. Мысль оказалось правильной и на безукоризненных фотографиях Рим выглядит куда привлекательнее, чем он предстал передо мной вечером 19 мая. И это более истинный взгляд на город, чем тот, который бросил на него уставший турист.

Что до собора Святого Петра, то меня всегда поражало стремление католиков хвастаться размерами. Это я заметил еще в Германии. Мне кажется, здесь все же нет зависимости между объемом и молитвенным настроением. Разве что зависимость обратная. Изнутри собор Святого Петра напоминает роскошно изукрашенный огромный сарай, и эти немыслимые объемы только отчасти скрашивают скульптуры и картины, созданные лучшими гениями Возрождения и итальянского барокко. Мне сразу же захотелось в маленькую церковку рядом со Страстным бульваром. Что делать - мне неуютно даже внутри любимейшего снаружи Казанского собора, не говоря уже о помпезном Исаакиевском.

Из римского поражения надо было срочно делать выводы. Первый, самый главный - не поддаваться ретивым экскурсоводам. Второй, попроще: точно знать, что и где ты хочешь смотреть, готовиться, иначе. А то ведь так и Флоренцию с Венецией можно не почувствовать, а вот этого я себе уже не прощу.

(Забавный эпизод -у нас в группе была активная громкоголосая толстая мадам из Нижнего Новгорода, председательша какого-то еврейского фонда. С собой она везла несколько своих пришибленных коллег. Впрочем, пришибленными они смотрелись только на ее фоне. В Сикстинской капелле я буркнул ей пару слов о технике рисования фресок. Прошло несколько суток, и в Венеции, оказавшись рядом со мной на Пьяцетте, она вдруг вымолвила: "Я на всю жизнь вам благодарна: теперь я знаю, что такое фреска". И кто только не ездит в туристические поездки!)

Но о чем это я? Просто мне нравятся люди тихие и задумчивые, которые ничего и никому не навязывают, не давая, тем не менее, сесть себе на шею, а просто мягко уходят от насилия. Надеюсь, я тоже принадлежу к этой породе. Стараюсь, по крайней мере. И хватит о неприятном. В конце концов, копи деньги и поезжай в индивидуальный тур.

И все же, закрывая глаза, что я вижу внутренним взором? Колонну Трояна, египетские обелиски, фонтаны площади Навона, и, конечно же, Станцы Рафаэля и Сикстинскую капеллу. А еще Пьету молодого Микеланджело в соборе Святого Петра, полосатых папских швейцарцев, гостиницу, величественный и таинственный, будто построенный инопланетянами Пантеон, ошарашивающий непонятностью блистательной строительной техники. А еще гостиницу, номер с зеркалами во всю стену, маленькую пиццерию рядом с ней, вокзал Термини под окнами… . Все-таки, это счастье, и забывать об этом не стоит. Отдохнув, напившись вкуснейшей воды из-под крана, (второй раз я о воде - запомнилась все-таки) я уже с некоторой тоской, но и с нетерпением думаю, что завтра снова в путь, в блистательную Флоренцию, к Боккаччо и Данте.

Да, это было то самое чувство, с которым я уезжал из Рима. Как будто я сам себя обманул. И надо бы вернуться. Чтобы посмотреть все по новой. Что ж, вернусь, наверное, но вряд ли в этой жизни. Скорее всего, в какой-нибудь третьей или четвертой. Вот только опыт бы не пропить. Воспользоваться им и увидеть все иначе. Ариведерчи, Рома!

Флоренция находится в котловине между отрогами Апеннин и температура воздуха внутри этой гигантской чаши всегда градуса на 2-3 выше, чем снаружи. Это меня, человека, к жаре непривыкшего, и подвело. Куда-то благодать испарилась, настроение стало каким-то желчным. Представил себе Данте, красный его плащ, печаль на лице. Выперли ведь его сограждане в пылу борьбы между гвельфами и гибеллинами из любимого города, из, так сказать, колыбели Возрождения. Чем-то он им не понравился. Зато теперь - пустая гробница в соборе Санта Кроче - не отдают жители Равенны вожделенного праха и все тут. Вы, говорят, выгнали, и утритесь. Можете вон памятники ставить.

А изначально настрой был совсем, совсем другим - бродить по Флоренции, не жалея икр и ступней, широко открыв глаза и впитывать, впитывать, впитывать. Потому что где же, как не тут, где желание великих художников проснуться от средневекового аскетизма и наполнить мир красотой совпало с финансовыми возможностями богатых флорентийцев.

Сто пятьдесят музеев во Флоренции и надо бы побывать в каждом - ведь запасливые горожане, чей практицизм неискореним, убрали из соборов, улиц и площадей все почти подлинники, спрятали их под крышу, оставив вместо них пусть точнейшим образом выполненные, но копии все же.

Но, рассудив здраво, что мой неискушенный взгляд вряд ли отличит вторые от первых, я решил, тем более что удушливая жара уже начала расплавлять избыточный жир в моем теле, и, что гораздо более, противно, в бедных моих мозгах, ограничиться тем, без чего уж совсем нельзя - прогулкой по центру города и галереей Уфиццы, оставив до следующего (будет ли оно?!) посещения Дворец Питти и сад Боболи. Собственно это был выбор между Боттичелли и Рафаэлем, и я решил его в пользу первого, ибо кто как ни Боттичелли закрыл средневековое искусство и открыл Ренессанс. А Рафаэля я и в Риме увижу.

Можно было, конечно, побывать и там и там, но, во-первых, проклятая жара, от которой было не спрятаться даже в музее: (итальянцы экономят на кондиционерах, или, может быть, они вредны для картин?) а, во-вторых, я неисправимо испорчен многолетними интимными отношениями с Эрмитажем, куда я давно уже хожу смотреть одну-две любимые картины, и не больше.

Так или иначе, я ни о чем не пожалел, ибо увиденного в галерее, на улицах, площадях и в двух соборах - Санта Кроче и Санта Мария дель Фьоре, было вполне достаточно, даже избыточно, потому что после всего этого уже ничего другого сразу смотреть не хочется.

О картинной галерее, что же писать - искусствоведы все написали, но знаю точно, что не только Боттичелли, Тициан, Микеланджело и Рафаэль, но и неведомый мне раньше Аньоло Бронзини пронзили меня такой совершенной красотой, что ее хватит на все дождливые вечера, на все снегопады, на все отключения горячей воды, отопления и электричества, которые ждут меня на моей неприветливой родине.

Глаза только что родившейся из пены боттичелевой Венеры могут появиться в сгустившейся удушливой мгле ранней петушинской электрички, рассекающей со свистом расстояние между Купавной и Москвой. Они, эти глаза, во мне навсегда, они незабываемы, а потому их целебное действие не ослабевает, и, надеюсь, не ослабнет до самой моей смерти. А ведь вот не знал, что Боттичелли, нежнейший художник, по своей основной специальности был ювелиром. По странной аналогии вспомнилось цветаевское: "Рукой Челлини ваянная чаша". Красивейшее из созвучий!

В зале Тициана - незабываемая встреча, неожиданная, хотя неожиданной она могла стать исключительно от собственной моей несообразительности: со стены зала глянула на меня Венера Урбинская, которой я любовался в Пушкинском музее год назад. Очень почему-то было приятно, как будто дорогого человека встретил.

Но первый памятник, на который наткнулся я рядом с пышным зданием городской библиотеки, был совсем из другой оперы - некто с пистолетом поддерживал падающего знаменосца и знамя, выпадающее у того из рук. Памятничек этот, как мне сказали, был времен Муссолини. Медичи, фашисты. социалисты, - все перемешано на этой древней земле.

Что касается Медичи, как о них здесь, на этой земле, откуда они родом, не вспомнить. Коллеги все-таки, из медиков, откуда и фамилия. И пять шариков на гербе, подозрительно напоминающих пять таблеток, тоже с изумлением рассматривал. Правили дома, поставляли королев в недалекую Францию, интриговали, приобретали страшную славу отравителей, строили дворцы, наполняли их теми самыми произведениями искусства, за которыми уже никакого зла не стояло, а стояла одна красота и добро.

Флоренция пережила все возможные формы правления, и чтобы с ней не было, богатела она или разорялась, но искусство всегда здесь жило и процветало. Такая вот странность.

Как будто город этот специально был создан Богом для того, чтобы люди поняли, что они лучше, чем есть на самом деле.

На маленькой узкой улице, рядом с домом, где родился Данте Алигьере, стоит маленькая церковь, где он встретил в первый раз Беатриче и встречал потом ее много раз. Церковь эта была семейным храмом его возлюбленной. Сейчас на стене ее висит картина, на которой эта встреча изображена. Картина в церкви производит несколько странное впечатление, но очень уместна, надо сказать. "Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу". Счастливый Данте, несчастный Данте - он поэт, а посему любое утверждение равно справедливо. Женись он на Беатриче, и что бы было? Стихов поменьше, счастья побольше?

А может быть, совсем иные были бы следствия, и не тосканское, а венецианское, скажем, наречие стало бы основой литературного итальянского языка. Хотя, что живущему человеку до последствий его жизни? От большинства из нас, к тому же никаких последствий и не остается - ни дурных, ни хороших.

Этого никак уж нельзя сказать о зодчих, строивших флорентийские храмы, облицовывавших их прекрасным мрамором, расписывающих стены, ставивших прекрасные скульптуры. К счастью, осталось почти все. И ни коварные воды вероломного Арно, ни злая воля людей ничего не разрушили. Как тут не вспомнить наших отечественных бедолаг, Баженова того же, к примеру. Да и разве его одного! Три храма, посвященных Дмитрию Салунскому, стояли в Москве. Любили этого святого. Где они теперь? На месте одного из них - магазин "Армения" высится. Из сорока сороков осталась - чуть. Бог - дал, Бог - взял. Чудная вещь - менталитет. Страшной разрушительной силы.

Но что об этом - я ведь во Флоренции. И здесь с менталитетом все в порядке. Стоит Санта Мария дель Фьоре, сверкает белым, розовым и зеленым мрамором, возносится в небо резное кружево колокольни, построенной Джотто, Андреа Писано и Франческо Таленти. Каждый вложил душу в Кампанилу, как зовут это воздушное чудо, и каждому - слава и хвала. Так же, как и великому Брунеллески, создавшему купол, который виден отовсюду. Купол, созданный впервые в Европе после времен Римской империи, высотой 114 метров.

Во Флоренции трудно заблудиться - здесь два главных ориентира - купол Домского собора и набережная реки Арно. Так и пробродил я отпущенное мне время между Пьяццо делла Синьория и Соборной площадью, заглядывая в узкие улочки, поедая пиццу и запивая ее водой из фонтана. Пусть я не все увидел: я знаю теперь, где находится на земном шаре место, где можно напитаться Красотой, неподдельной и бессмертной. Можно жить вне этого места, можно годами ничего такого не видеть, но точно знать, что оно есть, что ты сам, своими глазами видел это, своими ногами ходил, своими руками прикасался. А это дорогого стоит, не так ли?

В Венецию я собирался дважды и каждый раз из Мюнхена. В прошлом году совсем уже она была близко, но неожиданно я заменил ее блистательной и веселой Веной. Она отодвинулась, затуманилась, видно обиделась на меня. Но обида была напрасной - собственно говоря, не будь Венеции, вряд ли бы я решился на эту поездку. И вот автобус перевалил поросшие зеленым лесом невысокие Аппенины, въехал в Паданскую долину и уже издалека повеяло страной, которая дружит с морем - каналы и канальчики тут и там пересекали эту низменность, блестя на солнце и предваряя главную сказку. Увы, надо было набраться терпения: мы должны были переночевать в гостинице, находящейся в часе езды от заветной цели, и лишь потом, утром…

И тут я впервые за время поездки заволновался и долго не мог уснуть.

Кто такие венеты, никто не знает, или уже все забыли. Дело совсем не в них. Когда я увидел Венецианскую лагуну и вдохнул полной грудью запах гниющих водорослей, почудилось мне, что я вынырнул на поверхность, сих не чистых, но пленительных вод, нырнув лет двадцать тому назад в столь же грязные, но куда менее пленительные воды Финского залива, вернее, той его части, что зовется Маркизовой лужей.

Венецию с чем только не сравнивали. На карте она похожа на рыбу, пойманную на леску автобана и железной дороги. Внутри этой рыбы таинственно мерцает латинская зелено-голубая буква S, ощетинившаяся прекрасными изрядно обветшавшими дворцами, из-за которых при ближайшем рассмотрении напоминает Венеция изрядно постаревшую даму в бальном платье, усыпанном венецианскими же кружевами.

Я полюбил фильмы Тинто Брасса не только из-за округлых попок и пышных грудок его героинь, а за то, что он венецианец и его родина проглядывает в картинах то тут, то там, и всегда неожиданно и фантасмагорично. В ленте "Ключ", насыщенной печалью увядающей жизни, молодая вдова хоронит своего затраханного пожилого мужа-профессора, плывет погребальная гондола от Новой набережной к мерцающему в дымке острову Сан-Микель, где, к слову сказать, похоронен и наш поэт Иосиф Бродский, но уже в другие времена.

Так вот, погребальная гондола плывет по зеленой воде, а из всех динамиков рвется речь Муссолини, и все тянутся в струнку, все готовы воевать за республику, и моторная лодка, плывущая навстречу гондоле, поднимает волну, и сидят в ней квадратные, плотно сбитые мужики в фашистской итальянской форме. Смерть встречается с нежитью. Какая встреча! А что до эротики - то она просто пряная приправа к этой постоянно утекающей с водой жизни.

А бюстов сего недолгого героя я встречал по всей Италии, и даже поднявшись по фуникулеру на гору Сан-Марино, увидел его чернеющим в глубине сувенирной лавки. Веселый народ итальянцы! Впрочем, их можно понять. Они никогда ничего не выбрасывают - ни Колизея, ни терм, ни Помпеи с Геркуланумом. Все может пригодиться и пойти в дело, то есть быть показанным туристу. Турист животное всеядное и несущее золотые яйца.

Но продолжим о Венеции. Времени мало, мало чертовски, мало до неприличия. А сколько его здесь нужно? И есть ли оно здесь, Время? Важно, что она сама есть, не выдумана. Ее можно потрогать и понять, что ты ее всегда в себе знал и даже всегда здесь жил. Так же, впрочем, как одновременно живешь в Питере, и может быть, еще в Париже. Может быть, есть еще несколько менее заметных мест, в которых тоже обитает твоя душа, где бы ни находилось тело. В маленьком баварском городке Ульме, например, или в северном Выборге. Если поискать, можно найти еще несколько, где-нибудь в Сибири или на Дальнем Востоке. В чем тут дело? В красоте этих мест? Но что такое красота и только ли в ней дело?

Я могу полностью присоединиться к Бродскому -сюда надо приезжать не летом, а в разгар зимы, когда сыро, холодно, волны заливают набережную и часть площади Святого Марка и - ни души. Потому что - вот главная тайна - в этом городе надо быть одному, надо, чтобы дух твой витал над ее водами - телу здесь все равно не выжить. Не за что ему зацепиться. И все же здесь - дом. Во всяком случае, духу - дом, часть, уголок дома, пристанища. Пристанища зыбкого, ненадежного, способного каждую минуту растаять в окружающих его водах. И в то же время - твердыня нерушимая, свет и надежда.

Твердыня, хотя, ступая на землю ее, не на землю ступаешь, а на сваи, прикрытые камнем. Сколько этих свай? Тьмы, тьмы и тьмы. И что там делается, знают только жирные и невидимые венецианские крысы, кишащие в темноте. Куда побегут они, если корабль сей даст течь и начнет тонуть? Впрочем, как раз об этом думать и не стоит: ведь уже полторы тысячи лет держат сваи город.

Твердыня. Так раковина пустая гудит, поет в руках тритона, поднесенная к его твердым губам. Раковина. Но где когда-то населявший ее моллюск? Давно сгнил, разложился на атомы, сложившиеся в невесть что другое, живое или нет. Кто знает?

Это чувство посетило меня в Питере, по здешним, венецианским меркам месте совсем уж молодом: что для Венеции каких-то питерские триста лет? Миг один. Но даже в Питере этот ощущение покинутости города теми людьми, для которых и которыми он строился, уже очень чувствуется. Что же говорить о пятнадцати столетиях венецианской истории? О ее могуществе, богатстве, славе военной и торговой, о том, что веками копилось и копилось под сенью львиных крыльев, под их надежной защитой. Где они, эти дожи, пленники своего золотого дворца? Где их мебель, которой они пользовались, утварь, которая им служила? Где узники их Новой и Старой тюрем, и потайных камер под свинцовой крышей Дворца, подобной той, из которой когда-то дерзко бежал Казанова? Где кости тех доносчиков, которые, оглядываясь в безотчетном страхе, просовывали тайные доносы в узкое отверстие львиной пасти? Куда отлетел последний вздох от страшного Моста вздохов последнего несчастного, прошедшего этой облицованной мрамором дорогой в никуда? Где те, кто гордо звался гражданами Венецианской республики? Нет их, никого нет, и слава Венеции давно померкла. "Sic transit Gloria mundi" - сказали бы еще более далекие от нас римляне и были бы правы. Но слава прошла, а мир - остался. Но какой это мир? Когда Венеция начала ветшать? Думаю, давно. Уже где-то в 18-м веке, в самом его начале. И австрийцы, пришедшие сюда лет на пятьдесят в 19-м, довершили дело.

А потом в Италии был король Эммануил, которому в Риме воздвигли грандиозный памятник, названный смешливыми итальянцами "пишущей машинкой" - и все. Как и с Питером - стала Венеция "великим городом с областной судьбой", жить в котором неудобно, и если бы не туристы, то все бы и кончилось тихо и безо всякой помпы.

Правда, туристов, Слава Богу, хватит надолго, и город, не нужный ни для жилья, ни для могущества, но очень приспособленный для всемирного показа всего и всем, живет, проводит карнавалы, празднуют каждый месяц бесчисленные праздники, соблюдает многовековые традиции и т.д. и т.п. Город-театр, город-призрак, город-привидение, город, выставленный напоказ, но все равно хранящий свою недоступную пониманию тайну.

Но пройдитесь под пятью золотыми куполами собора Святого Марка, золотыми не снаружи, а изнутри, по опустевшим, лишенным мебели анфиладам комнатам Дворца Дожей ("А на чем же они спали?", - спросит турист), чья блестящая скорлупа из первоклассных полотен и сейчас поражает взгляд; перейдите Мост Вздохов, спуститесь в глубокие тюремные камеры, поднимитесь, снова спуститесь и, уже отчаявшись найти выход, выйдите все-таки на волю на распахнутую к морю Пьяцетту - и вы полюбите на всю жизнь эту прекрасную раковину, полную жемчужин, хотя и лишенную своего первоначального жильца-моллюска.

Не хочу уезжать, не хочу уезжать, не могу уехать!! Сила любви измеряется разными мерами, в том числе и невозможностью, смертельностью разлуки. Я проехал почти всю Италию, с юга на север, но нигде мне не захотелось задержаться. Ни в шумном Неаполе с его полощущимися на балконах флагами нижнего белья, ни в надутом, кичащимся своими развалинами Риме, ни даже в каменном цветке прекрасной Флоренции. Только здесь, в этом сыром исчезающем месте.

Настолько сыром, что мое, ослабленное любовью тело тут же напомнило о себе застарелой легочной лихорадкой. И пока в нем разгорался привычный жар и кашель стал мало-помалу сотрясать грудную клетку, я возрадовался. Потому что нельзя же ничем не заплатить за это сжигающее душу чувство. Тем более, что как иначе было пережить погружение на катер и погребальный путь по s-образному изгибу Большого канала туда, обратно, на кладбище обычной жизни.

Я еще вернусь, дорогая! Я обязательно вернусь! Я не прощаюсь!

Ах, на этой бы ноте и закончить. Вырвалась все-таки наружу эмоция, пусть предсказанная, но все равно неожиданная по силе и вектору. Но это еще не конец. Был обратный, долгий путь на юг в Римини, веселые поиски гостиницы, спуск к морю на миниатюрном фуникулере ночью, купание в не очень теплом Адриатическом море, вечерний озноб, а утром, перед последней дорогой в аэропорт - неожиданная сказка Сан-Марино, государства на горе. Удивительно достойная, строгая страна, немного аскетичная внешне. Но дорогие лопухи-туристы, вот где надо отовариваться: там нет зверя, которого зовут НДС и цены гораздо ниже, чем под горой, в Италии. Все лавочки здешние - к вашим услугам и два часа вполне достаточно, чтобы их обойти. Тратьте свои еврики, не жалейте, больше они вам не понадобятся. А вот и аэропорт. Итальянцы - разгильдяи, не хуже наших, поэтому и самолет улетел на два часа позже и был не тем, на котором нам обещано было лететь, и чемоданы у двух попутчиц прибыли с другим рейсом. А так - все в порядке. Москва все же удивительно красивый город! А Домодедово - самый гуманный аэропорт в Москве - там круглосуточно ходят маршрутки.

Время бежит, что же ему еще делать? Вот уже завтра исполняется месяц с начала моей поездки. И уж теперь-то она вся кажется сказочной, и не осталось места для скепсиса и иронии. Вспоминается все, и все - в форме восклицательного знака, обильно украшенного прекрасными деталями. Так уж устроен человек. Остается надеяться, что многочисленные монетки, раскиданные мною в фонтаны и водоемы от Капри до Венеции сделают свое дело. И пусть я не потер медный нос кабана на флорентийском рынке, но все остальное, для того, чтобы сюда вернуться хоть еще один разочек, я совершу, будьте уверены. А пока я хожу по Москве и с удивительной приязнью смотрю на многочисленные пиццерии и прочие проявления итальянского духа. Viva Italia!